После ликвидации с помощью авиационной ракеты генерала Дудаева, его обязанности переходят к значительно менее популярному Яндарбиеву. К середине 1995 года российские войска устанавливают контроль над важнейшими населенны­ми пунктами Чечни (Грозным, Бамутом, Ведено и Шатоем), война как будто дви­жется к благоприятному для России исходу.

Однако террористические акции в Буденновске, а спустя полгода в Кизляре, убедительно демонстрируют, что переход чеченцев к автономным «партизанским действиям» вынудит Россию постоянно держать в одном из своих регионов по сути «оккупационные» войска, которые должны будут постоянно сдерживать натиск боевиков, причем при полной поддержке населения.

В этих условиях, на фоне предстоящих президентских выборов 1996 года, Москва начинает склоняться к приостановке военных действий, которая официаль­но зафиксирована в сентябре 1996 года в Хасавюрте с российской стороны — А. Ле­бедем, с чеченской— А. Масхадовым. 12 мая 1997 года Б. Ельцин и А. Масхадов подписывают Договор о принципах взаимоотношений Российской Федерации и Чеченской Республикой Ичкерия, в котором стороны заявляют о не применении силы при решении любых спорных вопросов.

Насколько был неизбежен сам конфликт? Безусловно, повышенный уровень этнического риска в Чечне всегда существовал, однако события могли пойти по значительно более «мягкому» сценарию при более продуманных, ответственных и непротиворечивых действиях российской стороны. К факторам, опосредованно усугубивших конфликтную ситуацию, на наш взгляд, относятся:

· «приглашение» генерала Дудаева в Чечню на основании ложного преставле­ния о его якобы демократических ориентациях;

· фактическая передача сепаратистам российских вооружений, находившихся на территории Чеченской республики, на первой стадии конфликта;

· пассивность в переговорном процессе 1992-1993 гг., которая была частично обусловлена извечной русской традицией положиться на «авось» в надежде, что «все само образуется»;

· уже в самом ходе военных действий использование ошибочной тактики соче­тания силового давления с переговорным процессом, которое дезориентировала российскую армию и никак не способствовала укреплению «воинского духа».

Однако основным фактором, который почти не принимался во внимание рос­сийской стороной (и, добавим, подобная позиция во многом сохраняется), стала недо­оценка роли этнического фактора в обеспечении стабильности в Чечне и в целом на Северном Кавказе.

Непонимание специфики национального самосознания не только чеченцев, но и других горских народов российского Кавказа, приводит к преувеличению экономических возможностей разрешения конфликта, кроме того предложения че­ченской стороне исходят из представления об «внеэтничном» и «надэтничном» че­ловеке, который даже в Западной Европе и в США еще не до конца сформировался, и уж совершенно не типичен для народов, находящихся на стадии этнической моби­лизации и воспринимающих себя как жертву иноэтничной экспансии. В этих усло­виях «работают» абсолютно все функции этничности, которая становится «само­ценностью». В этом, пожалуй, и состоит главный урок чеченского конфликта, пока еще не востребованный российскими политиками.