В советской исторической науке эта черта русского национального характера в применении к социально-политическим взглядам народных «низов» получила наименование «наивного крестьянского монархизма» - веры в то, что царская власть противостоит социальной несправедливости, что «истинный» царь должен защищать крестьян от притеснений чиновников и дворян. Собственно говоря, на наш взгляд, «наивный крестьянский монархизм» – понятие относительное, поскольку оно базируется на действительно имевшей место независимости самодержавия от «бояр и чиновников», а монарх в любом случае был обязан заботиться о благе для каждого своего подданного. Иногда в исследовательской литературе можно встретить мнение о неудачности общепринятого определения крестьянского монархизма как наивного. К сожалению, на сегодняшний день нет другого более точного определения, позволяющего различать монархизм крестьянства, его монархические иллюзии, и «официальный», идеологизированный монархизм господствующего класса и самодержавной власти. Кроме того, коренное различие между крестьянским и дворянским монархизмом необходимо учитывать хотя бы потому, что лозунги наивного крестьянского монархизма включены в идеологические системы, провозглашающие и оправдывающие отмену либо резкое сокращение феодальной ренты, и ликвидацию крепостного права, и физическое истребление дворян, и даже вооруженную борьбу с царскими войсками. Думается, что крестьянский монархизм имел острую антифеодальную окраску во многом потому, что крестьяне были не в силах понять реальную социальную суть абсолютистского государства. Кроме того, следует отметить, что наивный крестьянский монархизм носил явный патерналистический характер. Детальное описание жалюзи вертикальные стоимость у нас.

Как нам кажется, в XVIII веке само российское государство в значительной степени держалось на личностном статусе монарха. При этом сам монарх не может знать, каков на самом деле его реальный статус в народном сознании и на что он может рассчитывать в критический момент. В то же время этот личностный статус монарха весьма четко обозначен в народных представлениях о власти.

Как бы ни хотелось царю соответствовать «народному» идеалу «милостивого» царя, у него ничего не выйдет, хотя бы по той причине, что в любом случае он, даже проводя «милостивую» политику, будет исходить из своих личных, а не народных убеждений. Тем не менее, личностный статус царя изначально (по крайней мере, со времен Ивана III) предполагается очень высоким. Царь оказывается искусственно и по собственной воле отдален от народа ритуалами и прочей атрибутикой, то есть его роль «отца родного» народу к XVIII столетию становится весьма условной и держится только в силу традиционных консервативных представлений народа о власти. Впрочем, это традиционное рабство царю, олицетворявшему в народных представлениях носителя высшей Правды, не есть, собственно, рабство, но отдача себя под власть справедливого отца – могущественного царя.

В исследовательской литературе неоднократно подчеркивается стойкость и живучесть этих сторон крестьянского политического сознания.

Наивный крестьянский монархизм отделял царя от сановников, бюрократии, помещиков и заводовладельцев, противопоставлял их друг другу и тем самым идеализировал образ монарха, полностью отождествляя интересы крестьянства с его интересами. В народном понимании «бояре и чиновники» блокировали благие царские намерения, разрушали прямые и обратные связи между государем и народом. К непосредственному начальству крестьяне относились с недоверием и в силу его недостаточной компетентности, своекорыстия, грубости и жестокости.

«Наивный крестьянский монархизм» прослеживается и в поисках «милостивых» царских указов, и в упорном стремлении добраться до верховной власти. Во многом это объясняется тем, что наивный крестьянский монархизм, вера в мнимые царские «милости» есть не что иное, чем оправдание и обоснование крестьянского сопротивления местным властям, феодалам, якобы искажающим истинную царскую волю. Народное сознание не способно расстаться с чисто феодальным средневековым представлением о справедливости и благости царя (т.е. признанием его надсоциальной и доброй силой). Поэтому оно ищет малейшую возможность приписать эти несчастья царскому окружению.